В начале XX века жила женщина, у которой был любимый муж. Жизнь их была исполнена счастья в настоящем и надежд на будущее. Но были в том мире силы, которым не важны чьи-то личные мечты и надежды; имелись иные планы на их счет.
Вначале их «раскулачили». Но мужчина выстоял, он отдал все, что было накоплено и построено им и его отцом, дедом и прадедом. «Спасибо, что оставили жизнь». Он знал, что делали с теми, кто сопротивлялся.
Муж с женой как-то приспособились и выжили. У них родились три славных ребенка, похожие на отца. Потом пришла война, и он отправился защищать жену, детей и свою родину. Вскоре женщина получила «похоронки» на мужа и на брата. Страшно представить, каково ей было. Внутри боль, а выразить ее невозможно, расслабляться нельзя. «Выжить, выжить, ты должна жить ради детей, если не ты, то больше никто». И она каменеет, застывает, замораживается, отключается от чувств. Она живет и делает все, стиснув зубы, собрав волю в кулак.
Первое, с чем женщина прощается в сложных жизненных ситуациях – это женственность и чувственность. Когда включается программа выживания, то нежность, ласковость, мягкость, женственность отходят на второй план, как и умение расслабляться, доверять, принимать. Приходиться бороться и действовать. Женское лицо выглядит как застывшая маска. Нежность, тепло, любовь хоронятся внутри под слоем боли. «Выжить, главное выжить!».
То, что раньше они делали вместе с мужем, теперь легло на ее плечи.
Да, есть дети, глядя на которых, она видит его, того, кто больше не вернется в ее дом. А горевать некогда. Детям нужны тепло и любовь, но мама пуста; любовь есть, но она – под спудом боли. Есть силы на выживание, но на нежность и тепло их уже не хватает. Девочка подходит к маме, а в ответ слышит: «Отстань, не до тебя сейчас», и мать отталкивает ее. Она не на ребенка злится, нет, а на судьбу, на бездушную власть, на свою сломанную жизнь, на него, что ушел и не вернулся. Не к кому припасть к груди, теперь только она в ответе и за себя, и за детей.
А малышка не понимает, что с мамой происходит, ведь ей не говорят ничего. И она сама начинает додумывать и домысливать. И вот какой она делает вывод: «Мама меня не любит, я ей не нужна, лучше бы меня не было».
Конечно, у всех все было по-разному; у каждой женщин свой запас сил. Каждая по-своему переживает горе, в котором, возможно она не одна, а с поддержкой родственников и подруг.
Женщины учились жить без мужа. «Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик». «Конь в юбке». Называйте, как хотите, суть одна. Это женщина, которая тащит свою ношу и не может ее ни с кем разделить; она адаптируется к этому, привыкает и по-другому уже не может.
У многих из нас бабушки физически не могли сидеть без дела, для них движение означало жизнь. Они всегда находили себе занятие, «чтобы справляться с жизнью»: все время бегали, суетились, заботились о ком-то, порой – с избытком.
Вот как описывает автор книги «Я у себя одна» свою героиню: «Тусклые волосы, сжатый в ниточку рот…, чугунный шаг… Скупая, подозрительная, беспощадная, бесчувственная. Она всегда готова попрекнуть куском или отвесить оплеуху: "Не напасешься на вас, паразитов. Ешь, давай!"…. Ни капли молока не выжать из ее сосцов, вся она сухая и жесткая…»
А главная героиня книги «Похороните меня за плинтусом» искренне любила своего внука, но от подобной любви – изуродованной, патологической, абсурдной, кровь стынет в жилах.
Одну женщину, у которой мама и бабушка пережили голод войны, держали за руки и ноги и вливали в нее суп, потому что она не хотела есть сама. Мама и бабушка, внутри которых жил страх смерти от голода, не могли услышать ее дикие крики, плач и слезы и остановиться в своей безумной заботе.
Другая мать брала свою дочь на аборты и потом показывала ей таз, полный крови, со словами: «Вот, смотри, что с нами мужики делают. Вот она, женская доля». Хотела ли она изуродовать душу своей дочери? Нет, конечно. Она стремилась спасти и обезопасить своего ребенка, уберечь от боли!
Полно таких женщин, для которых главное – выжить, накормить, одеть и обуть ребенка. И, значит, он в «порядке». Тело в безопасности, а что с душой, это ерунда, не до сентиментов. Главное – вылечить, а как – не важно.
Но давайте не будем рассматривать только крайние случаи.
Давайте подытожим. Вот, мать любила, как могла, и дала ребенку то, что смогла, прежде всего – жизнь. Она жила для него и ради него, как могла, как умела. А ребенок, который ничего не понимал, когда был маленьким, вырос с мыслями, что он не нужен, не важен и нелюбим. И он пытался «заслужить» любовь, раз она ему не была дана по праву рождения. Чтобы получить хоть крохи любви, он старался, как мог: смотрел за младшими, готовил, убирал, ничего не просил, научился развлекать себя сам, изо всех сил старался быть удобным и полезным. Ему и в голову не приходило перечить маме, позволять себе непочтительный тон. Да и просто не мог он этой железной бабе с тяжелой рукой перечить, рискуя потерять и те редкие крупицы тепла, нежности и любви, что ему изредка перепадали.
А еще ведь этим детям пришлось пройти и через «детские учреждения». В ясли их брали с двух месяцев, так что они практически не видели своих родителей. А из яслей попадали на «пятидневку». Есть воспоминания людей этого поколения о том, как в возрасте двух лет они сами разогревали на плитке молоко, потому что родители работали на заводе с утра и до позднего вечера. О том, как два брата, прижавшись друг к другу, засыпали в слезах у входной двери, так и не сумев докричаться до мамы, у которой в это время была смена на фабрике. О белом потолке яслей и изредка подходивших к ним, чтобы покормить и переодеть, нянечек. О том, как мальчик был на «пятидневке», и каждый вечер смотрел в родные окна, где жили папа с мамой и младший братом, а его забирали только на выходные.
Это поколение детей войны выросло к началу 60-х.
Весна, природа, инстинкты берут свое, в них есть огромная жажда любви. И у этого поколения появляются дети. Мама, взяв своего ребенка на руки, понимает, что вот тот, кто будет любить, кому она действительно нужна. Эта женщина растворяется в ребенке, она вся для него. Она может поругаться с мужем, если тот пытается шлепнуть ребенка, или с матерью, она обнимает и целует его, спит с ним. И только сейчас, задним числом, начинает осознавать, как мало ей самой дали, как мало она получила, как многого она была лишена. Она полностью растворяется в нем, живет его жизнью, его потребностями. Пытается дать ему все то, чего она была лишена, о чем сама боялась попросить и даже помечтать рядом со своей матерью. Ей так много надо любви, что адекватно мыслить она не может. Столь долго в ее душе жили холод, одиночество и ненужность, что сейчас она даже помыслить не может остаться одной. «Я не усну, пока ты не придёшь». Эти слова чаще мамы говорили детям, а не наоборот.
А что же происходило с ребенком? Ребенок откликается на мамину потребность в любви, он не может по-другому – это выше его сил. Самое ужасное, когда мама плачет или у нее болит голова. «Мама, я не пойду гулять с друзьями. Как я могу веселиться и танцевать, когда у тебя болит голова». И если от мамы оторваться, то с кровью, жестко и больно, потому что по-другому не получится.
В итоге ребенок уходит с чувством вины, а мать остается с обидой. «Я для него всю жизнь положила, я все для него делала, все отдала без остатка, ночей не спала; как он мог? Неблагодарный». Она предъявляет ему счет, который он никогда не сможет оплатить. «Я тебя рожала, а ты?» И она может пустить в ход наследство «железной» бабы: угрозы, давление, манипуляции, скандалы. Но, как ни странно, это вариант не худший. Насилие порождает отпор и позволяет-таки отделиться, сепарироваться и начать проживать свою жизнь.
Некоторые ведут такую искусную игру, что из нее буквально невозможно выбраться. Лучшим вариантом для такой мамы будет, если дочка «ненадолго сходит замуж», а потом вернется с ребеночком. Или, чтобы «откупится» от мамы, дочка родит и вместо себя оставит ребенка, а сама второй раз выйдет замуж и родит уже для себя и мужа.
Эти матери не обладают таким здоровьем, которым обладали «железные бабы», они более ранимы и обидчивы, у них, как правило, меньше энергии и сил. И своим здоровьем они манипулируют, и со своими детьми им трудно, т.к. через какое-то время всем становится непонятно, где игра, где ложь, а где правда. В детстве они не получили всей той любви, которая им была необходима, и поэтому заботятся о себе они с трудом, и не знают, как это делать. И искренне считают, что если они болеют, то они никому не нужны и не важны; в них не сформировалось понимание собственной ценности. «Раз болеешь, значит – обуза».
А что же происходило с мужчинами, мальчиками, отцами? Детьми 50-60-х, выросшими без отцов, роль которых в семье очень важна, которые очень много могут дать своему ребенку. Научить его порядку и структуре, логике, уважению к закону и правилам, чувству времени и ответственности. Воспитать в нем умение ставить цели и достигать их, умение конкурировать, рисковать, ошибаться и отвечать за свои поступки, держать слово. Дать ощущение защищенности, устойчивости, надежности, уверенности и много чего еще.
Но эти дети выросли без отцов, а, может быть, и с отцами, но, которые были физически рядом, а эмоционально практически недоступны.
Перед одними был образ женщины-матери, которая одна за всех, которой в принципе мужчина не нужен, поскольку она все сама умеет и может. У других был отец, но и там женщина лучше знала, что нужно делать. «Ты не то купил. Ты не так воспитываешь ребенка. Ты не то и не так делаешь». По сути – «Ты делаешь не так, как Я считаю правильным».
И вот, эти девочки и мальчики, голодные до любви, встречаются и создают семью. А модель семьи они берут от родителей. И жена не знает, как строить отношения с мужем: вроде бы, он должен быть, а что с ним делать, непонятно. Да и мальчик, скорее всего, воспитывался мамой, бабушкой и учительницей, и впитал сценарии того, как быть послушным, правильным и удобным. Да и, женившись, скорее всего, стал жить в одной квартире с женой и тещей. Каким он может стать, этот муж? В лучшем случае «второй мамой» для своей жены. Или – трудоголиком, сбегающим от семьи на работу. Или «ходом», имеющим несколько любовниц, чтобы хоть где-то почувствовать себя мужчиной. В наихудшем варианте – пьяницей..
А что ему остается, ведь для мужчины важно быть нужным, а женщина все может сделать без него. Она же и коня на скаку, и в избу горящую…А если и просит его о чем-то, то он должен сделать все так, как она считает нужным и правильным: сходить в магазин, позаниматься с детьми. Мужчине остается или воевать с ней (а она не одна, у нее есть тыл – ее мать), или пить, или гулять, или стараться заслужить ее любовь. Некоторые выбирали развод, но он особо не помогал, так как вокруг все женщины были примерно одинаковы.
Да и нет у мужчины какой-то адекватной модели поведения мужа и отца. У одних отцы встали однажды утром, ушли и больше не вернулись. И поэтому для них совершенно нормально – так же уйти и не заботится о своих детях, не переживать за них. Не думать, «как там эта истеричка справляется сама; я ей ничего не должен». Ведь где-то в подсознании звучит желание его души быть таким, как его отец или дед, а они так и поступили в свое время со своими детьми и женами. «Я такой же, как вы – папа, дедушка, дядя!». А те, может быть, в чем-то были правы, потому что женщины делали с ними, что хотели и как хотели, использовали как осеменителей; любили и дорожили детьми больше чем ими.
В Америке, например, женщинам странно слышать, что детей можно любить больше, чем мужа. А в Росси это практически норма. И что ему, этому мужчине, тогда делать? С совестью он легко может договориться, а если не получится, то водка поможет.
И они старались, жили, два изголодавшихся недолюбленных ребенка. Они мечтали найти любовь, которой им не хватило. Но, не зная, как строить отношения, не имея здорового примера, они хотели или только брать, или только отдавать. Боролись за власть, обманывали, скрывали, обижались, молчали или громко выясняли отношения. И в итоге – душевные раны, обиды, и женщины еще больше зацикливались на детях, а мужчины еще больше гуляли, пили или пропадали на работе.
Чтобы вырасти в психологически полноценного человека, ребенку необходим чей-то добрый пример. Кто-то, с кем можно себя идентифицировать. Но отцы погибли, пропали без вести, были репрессированы. И спросить об отце не у кого. К матери не подойдешь и не узнаешь; может быть, она и рассказала бы, но сам ребенок чувствует, что об этом говорить не стоит. И он повторяет отцовский путь. И здесь становятся возможны суицидальное поведение, алкоголизация, драки, ходьба по лезвию ножа, риск. Ведь можно, не думая о последствиях, выкуривать по пятьдесят папирос ежедневно, гонять на мотоцикле, лихачить на машине.
И тогда происходит идентификация с отцом – «Я – как ты, папа!».
Так выросло третье послевоенное поколение.
Такие представления, как «все мужики – сволочи», «бабам от мужиков только деньги нужны», «хорошее дело браком не назовут» они впитывали от родителей, друзей, соседей, знакомых. Семей, в которых муж и жена любили и уважали друг друга, практически не было, а если и бывали, то очень редко. Представители этого поколения разводились часто, и, как правило, очень болезненно, без разрешения видеть ребенка; детям не говорили, кто их отец.
А поколение 60-х получило очень важное преимущество. Постановлением Совета Министров СССР с 1 января 1969 года женщинам, имеющим грудных детей, по их просьбе, кроме отпуска по беременности и родам, мог быть предоставлен дополнительный отпуск без сохранения заработной платы до достижения ребёнком возраста 1 года.
Это очень важно, поскольку у ребенка до 1,5 лет закладывается базовое доверие к миру, принятие и безусловная любовь, и получает он все это от матери. А если ее рядом нет, то мир опасен и непредсказуем, и в итоге вечная тревожность становится фоновой у таких детей.
Матери, сидящие с ребенком, перестали расцениваться обществом как тунеядки и бездельницы. Да, мамы отдавали годовалых детей в ясли и шли работать, и это тоже было травматично, однако несопоставимо с травмой, получаемой ребенком, как раньше, в двухмесячном возрасте. Существовали еще больничные листы и бабушки, помогавшие протянуть этот период, насколько возможно. Так шла игра «кто – кого» между родиной-матерью, «железной» бабой и мамой. Игра, ставкой в которой был ребенок.
В 60-е годы стали строить и заселять отдельные квартиры – «хрущевки». Это сегодня маленькие клетушки вызывают удивление и брезгливость, а тогда люди получали возможность жить в отдельной квартире с четкими границами, имея хоть какую-то защищенность от всевидящего ока родственников, соседей и государства. Автономия, самостоятельность, шанс на восстановление.
Третье поколение получило свой набор травм, но также и плюсы, и некоторые ресурсы. Этих детей любили. Да, не так, как рекомендуют психологи, но любили, как могли и умели. Дети знали своих отцов. Да, те были или трудоголиками, или алкоголиками, или подкаблучниками, или «ходоками налево», но были. Они любили, как могли, и дети знали их в лицо. Да, жили, конечно, по-разному, но в мирное время.
Занимаясь расстановками, я вижу, как прошлое накладывает отпечаток на настоящее. Прошлое рода – это фундамент, на котором строится дом в настоящем. И расстановки – это тот инструмент, который позволяет заливать бетон в места, где человеку необходима помощь и поддержка, где ему не хватает ресурсов.
У каждого поколения – свои особенности. Те, кто во время войны были подростками, так и не смогли стать эмоционально взрослыми, и до старости сохранили «подростковость» и авантюризм, и не выглядели на свои годы. Они обеспечили подъем культуры в 70-х, но не смогли его удержать, не обладая в достаточной степени зрелостью и основательностью. И с детьми своими они больше «дружили», чем были в роли родителей.
Следует особо подчеркнуть тот факт, что в XX веке было вообще очень много негативных событий, и одна травма накладывалась на другую. Так, рожденные в 40-х отцы не смогли защитить своих сыновей от войны в Афганистане – войны, которая никому была не нужна. Но никто не протестовал, все обреченно отпускали своих сыновей. И неизвестно, что их больше травмировало – война или бездействие и беспомощность родителей.
На фоне исторических событий судьба каждой семьи имела свои нюансы и особенности. Например, женщина рожает 22 июня 1941 года и умом понимает, что война началась, но ее переполняет радость от рождения ребенка. Или – в стране экономический кризис, а мужчина устраивается на высокооплачиваемую работу, и на фоне общего кризиса начинает крутой подъем.
Точно не известно, как именно психика того или иного человека отреагирует на то или иное событие, какое эмоциональное кружево она сплетет. И почему кто-то живет по сценарию родителей, а кто-то – по «антисценарию». А кто-то сцепляется с родителями как пазл: у авторитарных родителей ребенок забитый, а у беспомощных – ответственный и все контролирующий супергерой. Если родители боятся ребенка – он наглеет, как только может; если его гиперопекают – ребенок регрессирует. Если детей несколько, то «обязанности распределяются», а если одни, то ему приходится «отыгрываться по полной».
Но жизнь, несмотря на травмы и страшные события, все же продолжается, и не все так обреченно и однозначно. Чем дальше от генерализованной травмы, тем больше вариативность ее последствий. В противном случае целые поколения вымирали бы.
Однако вернемся к третьему поколению. Это внуки военного поколения, дети детей войны. Их родители – это недолюбленные дети, которые вынужденно стали для своих отцов и матерей родителями. Они практически сразу становились эмоционально взрослыми, самостоятельными, они чувствовали ответственность за родителей. Детство у них было такое: самостоятельно шли в школу, на курсы и в магазин, бегали с ключом на шее, уроки делали сами, суп варили сами. Обратиться к маме за помощью и поддержкой…
Из воспоминаний.
«Маме было очень тяжело, поэтому я старалась ничего особо для себя не просить, лишь когда уже совсем край».
«Сосед приставал, а я молчала, ничего маме не говорила, чтобы не расстраивать».
«Мама с папой развелись; я один раз спросил про него – она плакать начала, и я больше не спрашивал, лишь бы мама не плакала».
«Я маму поддерживал при разводе, ругал отца, а ночью плакал и тосковал по нему, особенно, когда в старших классах ребята бить стали».
Девочка восьми лет ходила встречать маму, когда та вечером возвращалась из гостей.
После похорон отца дети заботились о матери, а не она для них оказывалась поддержкой и опорой.
Родители сорились, а дети их мирили и улаживали конфликт.
Третье поколение – это поколение гиперответственных людей.
Вот фильм «Вам и не снилось». Главному герою – Роману, 16 лет; его родители типичные «дети войны». Они переживают, что ему рано жениться, а нянчиться с ними – это нормально. Тут успокоил, там помирил, здесь слезы вытер, там приободрил.
И эти дети выросли, и пора уже отделяться от родителей, а там просто море вины, и выбор: или отделись и, тем самым, убей мамочку, или останься и растворись в ней. Если останешься, то все будут говорить, что надо устраивать личную жизнь, но возможный кандидат на руку и сердце всегда окажется недостаточно хорошим, и в итоге победят родители.
Если спросить у этих детей про их детство, то все как один ответят, что все было хорошо. Да и правда, все живы, здоровы, войны нет, голода нет. Но насилия и унижений хватало и в детских садах, и в школах, и в пионерских лагерях, а так как родители были «беспомощными», дети не обращались к ним, берегли. Учительница обзывала детей и называла весь класс болотом, а ребенок дома ни слова про это не говорил, берег маму.
Возможно, родители и смогли бы защитить своих детей, но дети к ним не обращались. Например, девочку в детском саду няня била тряпкой по лицу, еду в рот силой запихивала, а девочка молчала – берегла маму. Став взрослой, растя своих детей, она стала понимать, что, пожалуй, мама, узнав про это, разнесла бы этот детский садик по камушку. Но тогда, в детстве, ей казалось, что мама подобного не выдержит.
И эти дети научились заниматься в школе, вкалывать на работе и строить отношения так, чтобы до выгорания, до изнеможения, до госпитализации. Отдыхать нельзя, т.к. отдыхают только нахлебники, бездельники и лодыри, а они никому не нужны.
Эти дети научились терпеть и молчать, быть удобными и спокойными, не заботится о себе, чтобы не стать эгоистами.
Между тем лишь к семи годам ребенок обретает в себе внутреннего критика и хоть как-то начинает дифференцировать, что такое хорошо, а что такое плохо. Но его никто не учит понимать и слушать себя. Как правило, все ценности и опоры находятся вне человека, а не внутри. Государство говорило, когда нужно работать, как работать, что носить, а что не носить, что есть, а что не есть, что хорошо и что плохо. Но мы все индивидуальны, и, что для одного хорошо и на пользу, то другому – во вред. Только внутренние ориентиры могут помочь человеку стать счастливым, здоровым и любимым.
Ребенок некритичен и не может адекватно воспринимать реальность. Дети, рожденные во время войны, усталость и горе родителей восприняли как нелюбовь и ненужность. А уже их дети «невзрослость» родителей восприняли как уязвимость и беспомощность. Хотя родители в большинстве случаем могли отстоять своего ребенка, но дети им этого не позволяли, щадили своих отцов и матерей. Порой, когда родители узнавали правду и спрашивали, почему ребенок об этом не рассказал, тот лишь виновато пожимал плечами: «Я не знаю». В душе стоял запрет: «родителей тревожить нельзя».
Третье поколение можно назвать поколением тревоги, вины и гиперответственности. Конечно же, далеко не все так мрачно; именно эти люди сейчас успешны в разных областях знания и ремесел, они могут многое предвидеть и продумать, способны идти на компромиссы, брать большую ответственность и с ней справляться, самостоятельно решать сложные задачи.
Но у всего «гипер» есть свои минусы. Если поколению детей войны не хватило нежности, любви, заботы и безопасности, то их отпрыскам – детскости и беззаботности.
А ведь внутренний ребенок в них свое возьмет. Им свойственно «пассивно-агрессивное поведение». Что это такое? «Само-саботаж»: обещают и не делают, т.к. забывают, опаздывают везде и всюду, откладывают на потом. Не умеют говорить «нет», соглашаются с просьбой другого человека, а потом ее не выполняют по разным «уважительным» причинам. И еще эти люди часто чувствуют себя старше паспортного возраста. Женщине 20 лет, а ощущает себя она пятнадцатью-двадцатью годами старше.
У этих людей очень сильное слияние с родителями, которые жили как дети. Очень много воспоминаний о том, что родители не могли терпеть закрытых дверей. Замок, поставленный на дверь личной комнаты, означал чуть ли не «плевок матери в лицо». А у кого в школе туалеты имели двери? А порыться в вещах и карманах одноклассника? Дело, само собой разумеющееся. И, если очень серьезно нарушались границы личного пространства ребенка, то впоследствии, становясь взрослым, такой человек очень рьяно их соблюдал. Поэтому сейчас люди редко ходят друг к другу в гости, имеют мало друзей и не остаются у них на ночь, не общаются с соседями. Они не умеют ставить границы легко и естественно, чтобы общение было непринужденным. Они на всякий случай «выкапывают ров, протягивают колючую проволоку и пускают по ней ток».
А что у них с семейными отношениями? Браки очень нестабильны, хрупки, и не всегда удачны с первого раза. С родителями, как правило, отношения очень натянутые. Масса незыблемых установок и стереотипов касаемо отношений женщин и мужчин мешают строить более или менее здоровую семью.
Разводы, правда, стали менее болезненными и воинственными, чем у поколения их родителей. Пары спокойнее воспринимают мысль о том, что об отношениях можно разговаривать и договариваться; многие стали обращаться за помощью к специалистам. И разводятся сейчас чаще, чем раньше, поскольку развод перестал считаться «ужасом-ужасом», катастрофой и крушением всех надежд. Дети после развода имеют возможность общаться с двумя родителями.
Часто первый брак был нужен для того, чтобы пройти эмоциональную сепарацию от родительской семьи. Поскольку разорвать «слияние» с родителями было практически невозможно, постольку пара подбиралась бессознательно таким образом, чтобы пройти этап эмоционального взросления друг с другом.
Очень много установок было по поводу материнства: «дети – это тяжело», «вот появится ребеночек, и ты с ним наплачешься», «я на тебя всю жизнь положила, ночей не спала, недоедала и недосыпала». Часто говорилось, что растить первенцев особенно сложно. Хотя у этих родителей уже было детское питание, памперсы, стиральные машинки, молочные смеси, не говоря уже о центральном отоплении, горячей воде и супермаркете с огромным выбором товаров в десяти минутах ходьбы от дома.
И все же многие выросли с установкой, что растить ребёнка – это очень тяжело. «Я все лето провела на даче с ребенком – это было невыносимо!». Без кур, коровы и огорода. Муж на выходные памперсы привозил и еду из магазина. Но от мамы и бабушки получена программа: «ночей не спать, здоровье угробить, жизнь положить». Тут нравится, не нравится, а надо… страдать и мучиться! И что же делать внуку ребенка войны? Бояться и избегать мамы, которая дерганая, на месте посидеть не может, а если и сидит, то вся в себе или в телефоне. И вот уже эти дети получают свою травму: эмоциональная депривация, дефицит любви. Она чем-то похожа на травму ребенка войны, но войны-то нет!
Посмотрите на детей: истерики, манипуляции, энурез. Или прогуляйтесь по детским площадкам: «Туда не лезь, опять штаны испачкаешь, а мне стирать». «Глаза бы мои на тебя не смотрели». «Если будешь себя так вести, я тебя тете отдам». Почему столько ненависти? Потому, что ребенок – это мучитель, который пришел забрать здоровье, молодость и жизнь.
У гиперответственных взрослых может быть еще один сценарий, согласно принятым установкам. «Все должно быть правильно!». «Надо стремиться к идеалу». А за кадром – голос бабушки или дедушки из военного времени: «Будет идеально, значит, будешь жив».
Эти родители освоили более тяжелую роль еще в детстве, став родителями для своих мам и пап, а уж как они начинают заботиться о своих детях! Сбалансированное питание, развитие в утробе матери, йога для грудничков, английский с трех лет, скорочтение для малышей, группы раннего развития, педагогика Монтессори. Мама не может просто посидеть, обнявшись, с ребенком, ведь нужно же куда-то бежать и что-то с ним делать. А вдруг не успеет, пропустит, проспит? Она сама себе загоняет, а потом срывается, за это винится, и от этого еще быстрее начинает бежать и суетится. «Наверное, я плохая мать?».
И если поколение детей войны жило с уверенностью, что они – прекрасные родители и таких еще поискать надо, то поколение гиперответственных родителей живет в каком-то «родительском неврозе».
Многие учат детей читать с двух-пяти лет, долбят изо дня в день алфавит. Хотя есть сенситивные (благоприятные) периоды, в которые ребенок быстро и легко научается определенному навыку. Вот для чтения благоприятен период с пяти до семи лет. С семи лет у ребенка основная деятельность – учебная, когда он легко может сидеть за партой и слушать учителя, а с трех до шести лет у него основная деятельность игровая. А сейчас из-за раннего развития дети практически не общаются друг с другом, а ходят на какие-то развивающие курсы, на которых они и усидеть-то не в состоянии, поскольку хотят играть и общаться со сверстниками. Но у мамы в голове наполеоновский план относительно отпрыска, и у него нет ни минуты покоя, день расписан четко.
До трех лет у ребенка закладывается базовое доверие. Если рядом нет мамы, у него начинается тревога, ему плохо, и сверстники ему практически не интересны. Поэтому ясли с двух лет не очень полезны ребенку.
А родители все время недовольны школой, курсами, врачом; им надо еще больше, лучше, выше, дальше и быстрее. И, желательно, еще вчера.
В ком-то лень и здравый смысл одержали победу. Они «выдохнули» и стали делать все, чтобы было приятно и хорошо им. И ребёнку, как-то «само собой», тоже становится хорошо. А вот те, у кого с ленью беда, те по полной программе занимаются «родительством», часто обращаются к психологам с жалобой: «он ничего не хочет: ни учиться, ни работать, сидит у компьютера и все!». А что ему хотеть, когда родители лучше знают, что хотеть? За что ему отвечать, когда родителей хлебом не корми, дай за кого-нибудь ответственность понести? Хорошо если просто лежит, а не наркотики принимает – вот это уже совсем катастрофа.
Просто не покормите его, справьтесь со своим чувством вины, снимите свой плащ спасателя, и поверьте в него. В себя вы верите, вы справитесь, а в ребенка вы не верите. А вы научили его брать ответственность и с ней справляться?
Каким именно будет четвертое поколение после войны, еще не ясно, возможно, безответственным. Но ярлыки вешать рано.
Чем дальше от генерализированной травмы, тем более размыты границы, и здесь уже надо рассматривать каждую семью в отдельности.
Вот еще важная ремарка. Я описывала то, как ребенок воспринимал своих родителей, а не то, какими они были в реальности. Родители военного времени любили своих детей, но ребенок воспринимал их «замороженными, неэмоциональными, затвердевшими» от горя и перегрузок. Это не дети войны были беспомощными, а их отпрыски дефицит любви от родителей восприняли как беспомощность. И тревога гиперответственных родителей воспринялась их детьми как установка «надо быть беспомощными».
Никто не рожает детей, чтобы их мучить, издеваться над ними и калечить. Нет, и еще раз нет. Но любовь по-разному может восприниматься и подаваться в отношениях. Ведь все мы живые, уязвимые и ранимые. Поэтому поток любви от одного поколения к другому может сильно искажаться. А если любовь искажена, она может мучить и приносить страдания.
Поколение войны – поколение горя, терпения и выживания.
Поколение детей войны – дефицит любви, эмоциональных холод, одиночество, ненужность и обида.
Поколение внуков войны – вина, тревога и гиперответственность.
Поколение правнуков войны – возможно, наплевательское отношение к жизни и инфантильность.
Так колесо истории цепляет следующее поколение и передает дальше генерализированную травму.
Но как же со всем этим быть? Что теперь делать? Что делать, если поток любви забит или искажен?
А как вы поступите, если река загрязнена? Ведь вы хотите, чтобы после вас поток любви лился чистым, свежим, приятно пахнущим, и им можно было утолить жажду? Чистить! Лезть в грязную воду и разгребать завалы и заторы. Если надо – звать на помощь. Где-то руками расчищать, а где-то и нырнуть придется.
Поток любви засоряется обидами, болью, виной, ложными установками, претензиями, безответственностью, неоплаченными счетами. Что-то нужно будет выбросить, что-то почистить и вернуть на место, что-то похоронить, оплакать и пережить. Где-то самому, где-то вместе с психологом, где-то в группе. Восстанавливая утраченные связи с родственниками, и исследуя свое генеалогической дерево, посещая расстановки, читая книги.
Но, если поток мутный, а вы сидите на берегу и ничего не делаете, он со временем станет еще мутнее.
И, возможно, очистка этого потока не случайно досталась именно нашему гиперответственному поколению. Брать на себя ответственность мы умеем, расчищать завалы тоже, и ресурсы у нас есть для этого, и информации сейчас очень много и она доступна (интернет и скайп нам всем в помощь).
И еще.
Расчищая потоки любви, важно кое-что понимать и учитывать.
1. Мы можем делать только для своей жизни, и другим нашим родственникам, возможно, станет легче, а возможно, и нет (в основном здесь я имею в виду мужей/жен и родителей).
2. Возможно, они не поменяются, и вам останется только оберегать свою семью от давления родителей и знакомых.
3. Ваши трансформации могут вызывать у других людей недовольство, даже агрессию.
Но у вас есть возможность остановить искалеченный поток любви на себе, и очистить его, не отдавать негатив следующим поколениям.
Понравилась статья? Поделитесь с друзьями!
